Школа Мёртвого Бога выработала логические последствия ситуативного кризиса (смерти Бога) в ситуативной этике. В понятиях суфийской традиции можно было бы говорить об этике, основанной на Воображении, Воле и Риске — скорее, чем на категоричной морали. А где этика, там будет и политика, укоренённая здесь в принципе оценки человеческого становления выше всех принципов статики. Более того, агностическое сознание модели Диониса / Распятого предусматривает его на роль антагониста в истории миллениума — религия как революция. Только в борьбе модель Диониса / Распятого может насытить свою собственную индивидуальную идентичность — насыщение, которое напрямую указывает на социальное (или Гармонию, как это называл Фурье) — для реализации утопических желаний. Короче, Капитал триумфирует над Социальным, как над всеми духовностями, духовность сама обнаруживает себя объединившейся с революцией. Деньги, как окончательная форма статики (ультимативная платоническая материальность) перешли на сцену гностической нумисферики, где 90% всех денег относятся лишь к другим деньгам — материальность является, по сущности, глобальным пузырём. Деньги полностью стали духовными и уже удерживают всею власть в мире — нечто, чего не смог достичь даже Бог. Религия теперь не нужна Капиталу, разве что только как склад образов для извлечения прибыли и потребления. В подобной ситуации «религия», какой мы её видим, может либо капитулировать, либо сопротивляться, третьего пути нет.

Восстание религии может принять форму консервативной революции, и эту опасность нужно рассматривать во всякой фантазии, основанной на ницшеанской теологии. Communitas может внезапно перемениться на экстатическое причастие и прометейский культ (картезианского) Я. Но левые ницшеане всегда существовали, и мне не нужно повторять их аргументы — Ницше сам насмешливо критиковал тех, кто считал, что «по ту сторону добра и зла» означает делать зло. Свобода лежит в двусмысленностях. В Турине, в 1889-ом году Ницше увидел возницу избивающего лошадь, бросился вперёд и обнял жевотное, чтобы защитить его - и потерял сознание. Когда он пришёл в себя, он написал Последние Безумные Письма. Эти абсурдные образы обладают мощной сюрреалистической силой мессианского момента — годясь для пост-миллениумного закопчённого стёклышка или «храма книги». Непрекращающаяся современность Ницше являет его как пророка, святого. А как современные писания Последние Письма Ницше, конечно, должны быть безумны.