-----------------------------------------------------------------------
Herbert Wells. The Lord of Dynamos (1894). Пер. - С.Майзельс.
В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 2".
М., "Правда", 1964.
OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
-----------------------------------------------------------------------
Главный механик, обслуживавший в Кемберуэлле три динамо-машины, которые
с жужжанием и грохотом подавали ток электрической железной дороге, был
родом из Йоркшира, и звали его Джеймс Холройд. Этот рыжий тупой битюг с
кривыми зубами был опытным электриком, но горьким пьяницей. Он сомневался
в существовании Верховного божества, но верил в цикл Карно [обратимый
круговой процесс, представляющий идеальный рабочий цикл тепловой машины],
читывал Шекспира и считал, что тот слабо разбирается в химии. Его помощник
был родом откуда-то с Востока, и звали его Азума-зи. Впрочем, Холройд звал
его Пу-ба. Холройд вообще предпочитал работать с неграми: они безропотно
сносили его постоянные пинки и не совались к механизмам, чтобы узнать, как
они действуют. Холройд так никогда и не понял, какие неожиданные повороты
могут произойти в сознании негра, столкнувшегося с электричеством - этим
венцом современной цивилизации; хотя в конце концов главному механику все
же пришлось это узнать.
Этнография казалась бессильной для определения расовой принадлежности
Азума-зи. Пожалуй, он больше всего приближался к негроидам, хотя волосы
его были скорее волнистыми, чем курчавыми, а переносица вполне заметна. Да
и кожа была, пожалуй, коричневой, а не черной, и белки глаз отливали
желтизной. Широкие скулы и узкий подбородок придавали его лицу какое-то
выражение вероломства. Голова, широкая сзади, переходила в низкий узкий
лоб, словно его мозг был повернут в обратную сторону по сравнению с мозгом
европейца. Как ни мал он был ростом, запас его английских слов был еще
меньше. Разговаривая, он издавал массу странных звуков, совершенно
бессмысленных для собеседника, а редкие членораздельные слова его были
замысловаты и напыщенны. Холройд пытался очистить от скверны его языческие
верования и часто под пьяную руку читал ему лекции о вреде суеверий и
поносил миссионеров. Однако Азума-зи предпочитал не вступать в споры о
своих богах, хоть и получал за это пинка.
Азума-зи, едва прикрытый куском белой ткани - чего было явно маловато,
- явился из Стрейтс Сеттлментс и высадился в лондонском порту прямо из
кочегарки парохода "Лорд Клайв". С детства он слышал о величии и богатстве
Лондона, где все женщины белы и светловолосы и даже нищие на улицах белые.
И вот, позванивая в карманах только что заработанными монетами, он прибыл
сюда, чтобы поклониться храму цивилизации. В день его приезда стояла
гнетущая погода: с бурого неба на грязные улицы сыпался мелкий,
истерзанный ветром дождь; Азума-зи смело кинулся в омут развлечений, но
очень скоро очутился вновь на улице, больной, без гроша в кармане теперь
уже европейского платья - бессловесное животное, если не считать скудного
запаса самых необходимых слов; он был низвергнут из рая, чтобы гнуть спину
на Холройда и переносить его издевательства в машинном зале электростанции
Кемберуэлла. А для Джеймса Холройда это было самое любимое занятие.
В Кемберуэлле стояли три динамо с моторами. Те два, что находились
здесь с самого начала, были невелики, но недавно установили еще одно -
побольше. Маленькие машины не слишком шумели - ремни их, жужжа, бежали по
шкивам, щетки гудели и искрили, и воздух со свистом вихрился между
полюсами: у-у-у, у-у-у. Крепление одной из машин ослабло, она вибрировала,
и пол в зале непрестанно дрожал. Но все эти звуки тонули в рокоте большого
динамо, они поглощались могучим биением его железного сердца, в такт
которому гудели все металлические части машины. У посетителя голова
начинала идти кругом от непрерывной пульсации моторов, от вращения
гигантских колес, от бега шариковых клапанов, внезапных выхлопов пара и
прежде всего от низкого монотонного воя большого динамо. Механику этот
последний звук указывал на неисправность машины, но Азума-зи считал его
признаком могучей и гордой силы чудовища. Я хотел бы, если бы было
возможно, чтобы грохот машинного зала непрерывно звучал в ушах читателя,
чтобы наш рассказ шел под аккомпанемент гула машин. Это был ровный поток
оглушительных шумов, из которых ухо выхватывало то один звук, то другой;
прерывистый храп, сопение, вздохи паровых двигателей, чмоканье и хлопки
снующих поршней, глухое содрогание воздуха под ударами спиц гигантских
маховиков, щелканье то натягивающихся, то ослабевающих ремней, визгливый
клекот малых машин, и над всем этим - порой неразличимый для усталого уха,
но потом исподволь снова овладевавший сознанием - тромбонный вой большого
динамо. Пол непрестанно дрожал и сотрясался под ногами. Это было странное,
беспокойное место; не удивительно, что и мысли не текли здесь плавно и
привычно, но судорожно дергались какими-то нелепыми зигзагами.
И все три месяца, пока длилась стачка механиков, предатель Холройд -
человек с черной душой - и простой чернокожий Азума-зи никуда не
отлучались из этого мира вихрей и содроганий; они даже спали и ели в
маленькой деревянной пристройке между машинным залом и воротами.
Вскоре после появления Азума-зи Холройд прочел ему лекцию о своем
большом динамо. Ему пришлось кричать, чтобы негр услышал его сквозь грохот
и рев машин.
- Взгляни-ка! - кричал Холройд. - Куда до него твоим языческим богам!
И Азума-зи глядел. Вначале слов нельзя было разобрать, а потом он
услышал:
- ...может убить сто человек. Намного мощнее других машин, - говорил
Холройд. - Это уже что-то вроде бога.
Холройд гордился своим большим динамо и так расписывал его мощь и силу,
что в конце концов эти рассказы, подкрепленные постоянным гулом и
сумятицей, вызвали в кудрявой черной голове Азума-зи самый неожиданный и
странный ход мыслей. Холройд наглядно объяснил с десяток способов,
которыми машина может убить человека, а однажды заставил Азума-зи испытать
легкий удар током, чтобы тот понял, какая в ней таится сила. С тех пор в
минуты передышки от работы - тяжкой работы, так как он трудился и за себя
и за Холройда - Азума-зи садился и неотрывно смотрел на большое динамо.
Щетки время от времени искрили и выплевывали голубые язычки - тогда
Холройд чертыхался, но в остальное время машина работала ровно и ритмично,
словно дышала. Приводной ремень скрипел по оси, а где-то сзади всегда
раздавалось самодовольное уханье поршня. Динамо было живым существом; с
утра до ночи оно дышало в этом большом, просторном зале, а они с Холройдом
заботились о нем; оно не было узником или рабом, толкающим корабли, как
другие знакомые ему двигатели - жалкие пленники мудрого британца; это была
царственная машина, властвовавшая над всеми остальными. Азума-зи про себя
называл большую машину Богом Динамо, маленькие он презирал. Они часто
капризничали и ломались, а большое работало без перебоев. Какое оно
огромное! Как ровны и легки все его движения! В нем больше величия и
спокойствия, чем во всех статуях Будды, которые он видел в Рангуне, - те
боги неподвижны, а машина живет. Без устали крутятся огромные черные
катушки, кольца, не останавливаясь, бегут под щетками, и все покрывает
басовое гудение главного якоря. Все это как-то волновало и будоражило
Азума-зи.
Азума-зи не любил работать. Стоило Холройду отвернуться, чтобы
уговорить сторожа принести еще виски, как Азума-зи садился и впивался
взглядом в Бога Динамо, хотя его место было вовсе не здесь, а у топки, за
двигателями; и ведь если Холройд заставал негра сидящим без дела, он бил
его куском толстой медной проволоки. Иногда Азума-зи подходил совсем
близко к гиганту и смотрел на огромный кожаный привод, бегущий над
головой. На ремне чернела большая заплата, которая тоже вертелась вместе с
приводом, и в вечном грохоте и сутолоке Азума-зи почему-то нравилось
следить, как она возвращается снова и снова. И в такт этому круговому
ритму странные мысли начинали кружиться в мозгу Азума-зи.
Ученые говорят, что дикари наделяют душой камни и деревья, - а в машине
куда больше жизни, чем в камне или в дереве. Ведь Азума-зи все еще
оставался дикарем; цивилизация наложила на него отпечаток не более
прочный, чем ткань его грошового костюма или слой угольной пыли на
покрытом синяками лице. Его отец поклонялся упавшему метеориту, и, может
быть, кровь его далеких предков окропляла путь колесницы Джаггернаута.
Он пользовался всяким случаем, чтобы коснуться большого динамо: оно
неудержимо влекло его к себе. Он чистил и протирал его до тех пор, пока
металлические части не начинали ослепительно сверкать. При этом его
охватывало мистическое чувство служения. Он подходил и ласково трогал
руками вращающиеся катушки. Боги, которым он поклонялся, были ведь так
далеко. А в Лондоне люди прятали своих богов.
Постепенно его смутные ощущения стали более четкими, оформились в мысли
и в конце концов воплотились в действия. Однажды утром, войдя в грохочущий
зал, он низко склонился перед Богом Динамо, а когда Холройд отлучился, -
подошел и шепнул гремящей машине, что он ее раб и молит сжалиться над ним
и спасти от Холройда. И в этот миг редкий луч солнца проник сквозь
открытую арку содрогающегося машинного вала, и ревущий, крутящийся Бог
Динамо весь засветился бледным золотом. И Азума-зи понял, что его служение
угодно богу. Теперь он уже не чувствовал себя одиноким, а ведь он был так
одинок в Лондоне. С тех пор, даже если его работа кончалась, что бывало не
часто, он не спешил уйти из машинного зала.
В следующий же раз, когда Холройд дурно обошелся с ним, Азума-зи
подошел к Богу Динамо и шепнул: "Ты видишь, о господин!" - и машина словно
ответила ему сердитым рычанием. С этой минуты ему начало казаться, Что
стоит Холройду подойти к динамо, как в реве бога появляются угрожающие
нотки. "Мой господин ждет своего часа, - сказал себе Азума-зи, - но глупец
еще не преступил меру своего зла". И он надеялся и тоже ждал часа
расплаты.
Однажды пробило катушку; Холройд осматривал место поломки - дело было
после обеда, - и его случайно тряхнуло током; Азума-зи, стоявший за
мотором, видел, как механик подпрыгнул и обругал неисправную катушку.
- Он предупрежден, - сказал про себя Азума-зи. - Но мой господин
слишком терпелив.
Вначале Холройд хотел было растолковать "черномазому", как работает
динамо, чтобы тот мог хоть изредка заменять его в машинном зале. Но когда
он заметил, что Азума-зи так и липнет к гиганту, это показалось ему
подозрительным. Он смутно чувствовал, что помощник что-то замышляет, и,
решив, что тот переложил масла для смазки катушек и случайно стер
полировку, крикнул зычным голосом, перекрывая шум:
- Эй, Пу-ба, посмей только еще раз сунуться к большому динамо! Шкуру
спущу!
Кроме того, именно потому, что Азума-зи нравилось быть около большой
машины, механик считал, что надо держать его от нее подальше.
Азума-зи повиновался, но позже был пойман на месте преступления, когда
кланялся Богу Динамо. Холройд скрутил ему назад руку и пнул ногой, как
только негр повернулся, чтобы уйти. И когда потом Азума-зи стоял за
мотором и со злобой смотрел в спину ненавистного механика, ему показалось,
что машина гудит как-то по-новому и словно изрыгает угрозы на его родном
языке.
Никто толком не знает, что такое безумие. Но мне кажется, что в то
время Азума-зи был безумен. В непрестанном грохоте и вихре машинного зала
его ничтожные познания и огромный запас суеверного воображения смешались и
превратились в нечто очень близкое к сумасшествию. Именно так возникла в
его мозгу идея принести Холройда в жертву фетишу Динамо, - и идея эта
наполнила его душу странным трепетным ликованием.
В ту ночь двое мужчин и их черные тени были единственными обитателями
машинного зала. Большая дуговая лампа, освещавшая зал, мигала и
отбрасывала неверные багровые блики. Позади машин лежали черные тени.
Регуляторы двигателей, вращаясь, то выскакивали на свет, то скрывались в
тени, поршни стучали гулко и ровно. Мир, видимый сквозь открытую стену
зала, казался туманным и невероятно далеким. Там царила полная тишина, ибо
грохот машин заглушал все внешние звуки. Вдалеке маячил черный забор
двора, за которым тянулись серые призрачные дома, а наверху в темно-синем
небе мерцали бледные звезды. Внезапно Азума-зи пересек середину зала под
бегущими кожаными приводами и вошел в тень большого динамо. Щелк! - и
якорь завертелся быстрее.
- Какого черта ты полез к рубильнику! - заорал Холройд. - Сколько раз я
говорил...
Но тут он увидел глаза Азума-зи, который вышел из тени и двинулся на
него.
Миг - и перед большим динамо завязалась отчаянная схватка.
- Ах ты, болван черномазый! - выдохнул механик, когда коричневая рука
схватила его за горло. - Смотри, напорешься на контактные кольца!
В следующую секунду он очутился на полу и почувствовал, что Азума-зи
тащит его назад к Богу Динамо. Инстинктивно он выпустил врага из рук,
желая спастись от машины...
Рассыльный, который стремглав прибежал со станции, чтобы узнать, что
случилось в машинном зале, встретил Азума-зи у ворот, около сторожки.
Азума-зи бессвязно пытался что-то объяснить, но рассыльный так ничего и не
разобрал и поспешил в машинный зал. Динамо с грохотом работали, и с виду
все было на месте, только в воздухе стоял характерный запах паленого
волоса. А затем он вдруг заметил на передней поверхности большого динамо
массу какого-то странного сморщенного вещества и, приглядевшись, узнал
исковерканные останки Холройда.
На мгновение рассыльный остановился в замешательстве. Затем увидел лицо
и судорожно закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, чтобы снова невзначай
не увидеть механика, он повернулся на каблуках и выбежал из зала за
помощью.
Когда Азума-зи увидел, как умирает Холройд в объятиях Великого Динамо,
он сначала чуть-чуть испугался - что с ним теперь будет? Но в то же время
он испытывал странное ликование - конечно, это была на нем милость Бога
Динамо. И к тому времени, когда пришел человек со станции, он уже
придумал, как вести себя, а главный инженер, прибежавший на место
катастрофы, естественно, ухватился за мысль о самоубийстве. Инженер и не
заметил бы Азума-зи, если бы не надо было задать негру несколько вопросов.
Видел ли Азума-зи, как Холройд покончил с собой? Нет, Азума-зи ничего не
мог видеть: он стоял у котла топки двигателя, пока не услышал, что у
динамо изменился звук. Допрос был коротким: ведь никому и в голову не
приходило подозревать его.
Исковерканные останки Холройда, снятые электриком с машины, были
поспешно прикрыты закапанной кофе скатертью. Кто-то догадался привести
врача. Главный инженер больше всего был озабочен тем, как бы поскорее
пустить в ход динамо, ибо семь-восемь поездов уже простаивали в темных
туннелях электрической железной дороги. Азума-зи отвечал - впопад или
невпопад - на вопросы всех, кто по долгу службы или просто из любопытства
заходил в машинный зал; наконец инженер отослал его обратно к топке.
На улице, у ворот, конечно, уже собралась толпа: лондонские зеваки
почему-то, всегда толкутся по нескольку дней на месте происшествия; двум
или трем репортерам удалось как-то проникнуть внутрь машинного зала, и
один даже добрался до Азума-зи. Но главный инженер - сам
журналист-любитель - выпроводил их вон.
Вскоре тело увезли, и возбуждение улеглось. Азума-зи тихо стоял у своей
топки, и в мерцании раскаленных углей ему снова и снова мерещилась фигура
человека, который сначала яростно извивался, стараясь вырваться, а потом
затих. Через час после убийства машинный зал выглядел для случайного
посетителя так, словно здесь ничего не случилось. Стоя у топки, негр
видел, что Бог Динамо по-прежнему вращается рядом со своими младшими
братьями; стучат колеса, и пар в цилиндрах ухает точно так же, как это
было весь вечер. Ведь с точки зрения физики инцидент был совершенно
незначительным - произошло всего лишь временное отклонение потока
электронов. Только теперь вместо коренастой тени Холройда в узкой полосе
света на сотрясающемся полу, под бегущими приводами, двигалась стройная
фигура и длинная тень главного инженера.
- Разве я не услужил своему господину? - чуть слышно спросил Азума-зи,
невидимый в темном углу, и в ответ ему голос большого динамо зазвучал ясно
и зычно. И когда он глядел на большой вращающийся механизм, им вновь
овладело странное, болезненное возбуждение, исчезнувшее было со смертью
Холройда.
Азума-зи никогда не видел, чтобы человека убивали так быстро и
безжалостно. Большая гудящая машина уничтожила свою жертву, ни на секунду
не прервав ровного движения. Воистину это был могущественный бог.
Ничего не подозревающий инженер стоял к нему спиной и царапал что-то на
листке бумаги. Тень его лежала у ног гигантской машины.
Может быть, Бог Динамо все еще голоден? Его раб готов служить ему.
Азума-зи, крадучись, сделал шаг вперед; потом остановился. Инженер
перестал писать, прошел в конец зала и начал осматривать щетки крайнего
динамо.
Азума-зи, казалось, не мог решиться... Потом неслышно скользнул в тень,
к рубильнику, и там замер. Вскоре послышались шаги возвращающегося
инженера. Он остановился на прежнем месте, не подозревая, что в десяти
шагах прячется сжавшийся в комок убийца. Большое динамо вдруг зашипело, и
тут Азума-зи прыгнул на него из темноты.
Инженер почувствовал, что кто-то обхватил его сзади и тащит к большому
динамо. Брыкаясь, он вцепился в голову негра и с силой потянул ее вниз;
сжимавшие его руки разжались, и ему удалось отскочить от машины. Но
Азума-зи снова схватил его и уперся ему в грудь курчавой головой; они
топтались на месте, качаясь и тяжело дыша, и борьба эта, казалось, длилась
целую вечность. Но вот инженеру удалось впиться зубами в черное ухо - он в
бешенстве укусил негра. Азума-зи хрипло взвизгнул.
Они покатились по полу, и негру - "ценой уха?" - мелькнуло в голове у
инженера - удалось вырваться из зубов врага, и теперь он начал его душить.
Инженер беспомощно хватал руками воздух и тщетно пытался ударить Азума-зи
ногой, как вдруг снаружи послышался спасительный звук чьих-то быстрых
шагов. В один миг Азума-зи вскочил и кинулся к большому динамо. К вою
машины по-прежнему примешивалось шипение. Вошедший служащий компании в
ужасе смотрел, как Азума-зи схватился руками за оголенные провода, тело
его судорожно дернулось, и он повис неподвижно, с исказившимся лицом.
- Какое счастье, что вы вошли именно сейчас! - сказал инженер, все еще
не в силах подняться с пола.
Он взглянул на содрогающееся тело.
- Страшная смерть, зато быстрая.
Чиновник все никак не мог оторвать глаз от трупа. Он был не из тех, кто
сразу понимает, что произошло.
Наступило молчание.
Инженер встал на ноги, его шатало. Он медленно оттянул пальцем воротник
рубашки и повертел головой.
- Бедный Холройд. Теперь я понимаю.
Затем почти автоматически подошел к рубильнику и перевел энергию снова
на снабжение железной дороги. Когда он это сделал, прилипшее тело
отделилось от машины и упало лицом вниз. Динамо опять гудело зычно и
чисто, и якорь быстро рассекал воздух.
Так бесславно закончилось поклонение Божеству Динамо - вероятно, самое
недолговечное из всех людских верований. Но даже это божество могло
похвастаться одним мучеником и одним человеческим жертвоприношением.
(c) 1894, Wells, Herbert George "The Diamond Maker"
(c) перевод Н. Рахмановой
(c) 1979, изд. "Правда". Составление
[x] 03 Aug 2000, OCR & spellcheck: Denis Suhanov aka sadist
Дела задержали меня на Чансери-лейн до девяти вечера. Начинала болеть
голова, и у меня не было никакой охоты развлекаться или опять сесть за
работу. Кусочек неба, едва видный между высокими скалами узкого ущелья
улицы, возвещал о ясном вечере, и я решил пройтись по набережной, дать
отдых глазам, освежить голову и полюбоваться на пестрые речные огоньки.
Вечер, бесспорно, самое лучшее время дня здесь, на набережной: благодатная
темнота скрывает грязную воду, и всевозможные огни, какие только есть в наш
переходный век - красные, ослепительно оранжевые, желтые газовые, белые
электрические, - вкраплены в неясные силуэты зданий самых разных оттенков,
от серого до темно-фиолетового. Сквозь арки моста Ватерлоо сотни светящихся
точек отмечают изгиб набережной, а над парапетом подымаются башни
Вестминстера - темно-серые на фоне звездного неба. Неслышно течет черная
река, и только изредка легкая рябь колеблет отражения огней на ее
поверхности.
- Теплый вечер, - сказал голос рядом со мной.
Я повернул голову и увидел профиль человека, облокотившегося на
парапет подле меня. Лицо у него было тонкое, можно даже сказать красивое,
хотя довольно изможденное и бледное. Поднятый и зашпиленный воротник пальто
указывал на место незнакомца в жизни не менее точно, чем мог бы указывать
мундир. Я почувствовал, что, если отвечу ему, мне придется заплатить за его
ночлег и завтрак.
Я с любопытством посмотрел на него. Окупит ли его рассказ деньги,
которые я на него затрачу, или это обыкновенный неудачник, неспособный даже
рассказать собственную историю? Глаза и лоб выдавали в нем человека
мыслящего. Нижняя губа слегка дрожала. И я решился заговорить.
- Очень теплый, - ответил я, - но все же стоять здесь холодновато.
- Нет, - сказал он, продолжая глядеть на воду, - здесь очень
приятно... именно сейчас.
- Как хорошо, - продолжал он, помолчав, - что еще можно найти в
Лондоне такое тихое место. Когда целый день тебя мучают дела, заботы о том,
как бы прожить, как выплатить долги и избежать опасностей, не представляю,
что бы я стал делать, не будь таких умиротворяющих уголков.
Он делал длинные паузы после каждого предложения.
- Вероятно, вам знакомы житейские невзгоды, иначе вы не стояли бы
здесь. Но вряд ли у вас такая усталая голова и так болят ноги, как у
меня... Да! По временам я сомневаюсь, стоит ли игра свеч? Мне хочется
все бросить - имя, богатство, положение - и заняться каким-нибудь скромным
ремеслом. Но я знаю, что, как бы туго мне ни приходилось, если я откажусь
от своих честолюбивых стремлений, я до конца моих дней не перестану
раскаиваться.
Он замолчал. Я глядел на него с изумлением. Я никогда не встречал
человека в более плачевном состоянии. Оборванный, грязный, небритый и
нечесаный, он выглядел так, словно неделю провалялся в мусорном ящике.
И он мне рассказывает об утомительных заботах крупного дельца! Я чуть
не рассмеялся. Или это помешанный, или он неудачно издевается над
собственной бедностью.
- Если высокие цели и высокое положение, - сказал я, - имеют свою
оборотную сторону - напряженный труд и постоянное беспокойство, то они
приносят и вознаграждение: влияние, возможность делать добро, помогать
слабым и бедным; наконец, удовлетворенное тщеславие - уже награда.
Подшучивать при таких обстоятельствах было бестактно. Меня
подстрекнуло несоответствие между его наружностью и тем, что он говорил. Я
не успел кончить, как мне уже стало совестно.
Он обернул ко мне угрюмое, но совершенно спокойное лицо.
- Я забылся. Разумеется, вы не можете меня понять, - сказал он.
С минуту он присматривался ко мне.
- Конечно, все это кажется нелепым. Даже если я вам расскажу, вы все
равно не поверите, так что я могу рассказывать, ничем не рискуя. А мне так
приятно с кем-нибудь поделиться. У меня действительно на руках крупное
дело, очень крупное. Но как раз сейчас начались затруднения. Дело в том,
что я... изготовляю алмазы.
- Вы, вероятно, сейчас без работы?
- Мне надоело вечное недоверие, - нетерпеливо сказал он. С этими
словами он вдруг расстегнул свое жалкое пальто, вытащил из-за пазухи
холщовый мешочек, висевший на шнурке у него на шее, и вынул из мешочка
темный камень.
- Интересно, можете ли вы определить, что это такое? - Он протянул мне
камень.
Надо сказать, что приблизительно год назад в свободное время я
занимался подготовкой к экзаменам на ученую степень в лондонском
университете, так что у меня есть некоторое представление о физике и
минералогии. Камень напоминал неотшлифованный темный алмаз, но был слишком
велик, почти с ноготь большого пальца. Я взял его и увидел, что у него
форма правильного октаэдра с гранями, характерными для этого драгоценного
минерала. Я вынул перочинный нож и поскреб камень - безрезультатно. Под
газовым фонарем я испытал камень: чиркнул им по часовому стеклу и легко
провел белую черту. С возрастающим любопытством я посмотрел на моего
собеседника:
- Действительно, очень похоже на алмаз. Но тогда это гигант среди
алмазов. Откуда он у вас?
- Я же вам говорю, что сам его сделал, - ответил он. - Отдайте его
мне.
Он торопливо засунул камень обратно в мешочек и застегнул пальто.
- Я продам вам его за сто фунтов, - вдруг прошептал он.
Ко мне вернулись мои подозрения. В конце концов камень мог быть просто
корундом - веществом почти такой же твердости - и лишь по чистой
случайности походить формой на алмаз. Если это алмаз, то как он очутился у
этого человека и почему он предлагает продать камень всего за сто фунтов?
Мы взглянули друг другу в глаза. В его взгляде выражалось ожидание -
нетерпеливое, но честное. В эту минуту я поверил, что он пытается продать
мне настоящий алмаз. Но я небогат, сто фунтов пробили бы заметную брешь в
моих финансах, да и какой человек в здравом уме станет покупать алмаз при
свете газового фонаря у оборванного бродяги, поверив ему на слово. И все же
алмаз такой величины вызвал в моем воображении тысячи фунтов. Но тогда,
подумал я, этот алмаз должен упоминаться во всех книгах о драгоценных
камнях. Мне вспомнились рассказы о контрабандистах и ловких кафрах в
Капской колонии. Я уклонился от прямого ответа.
- Откуда он у вас? - спросил я.
- Я сделал его.
Я кое-что слыхал о Муассоне, но знал, что его искусственные бриллианты
очень небольшой величины.
Я покачал головой.
- Вы как будто разбираетесь в этих вещах. Я расскажу вам немного о
себе. Быть может, тогда вы передумаете и купите алмаз.
Он отвернулся от реки, засунул руки в карманы и вздохнул:
- Я знаю, вы все равно мне не поверите.
- Алмазы, - начал он, и по мере того, как он говорил, я перестал
чувствовать, что это говорит бродяга: речь его становилась свободной речью
образованного человека, - алмазы делаются так. Углерод выделяют из
соединения в определенном плавильном флюсе и при соответствующем давлении.
Тогда углерод выкристаллизовывается не в виде графита или угольного
порошка, а в виде мелких алмазов. Все это давно известно химикам, но никому
еще не удалось напасть именно на тот флюс, в котором надо плавить углерод,
и определить давление, которое может дать наилучшие результаты. Поэтому-то
алмазы, сделанные химиками, такие мелкие и темные и не имеют настоящей
ценности.
И вот я посвятил этой задаче свою жизнь - всю свою жизнь. Я начал
изучать условия, при которых получают алмазы, когда мне было семнадцать
лет, а теперь мне тридцать два. Я знал, что на это уйдет лет десять, а то и
двадцать, которые могут отнять у человека все его силы, всю его энергию, но
даже и тогда игра стоила свеч. Предположим, что кто-то, наконец,
натолкнулся на разгадку секрета; тогда, прежде чем тайна выйдет наружу и
алмазы станут дешевле угля, этот человек сможет заработать миллионы.
Миллионы!
Он замолчал и взглянул на меня, словно ища сочувствия. Глаза его
сверкали голодным блеском.
- И подумать только, - сказал он, - что я почти всего достиг, и вот
теперь...
Когда мне исполнился двадцать один год, у меня было около тысячи
фунтов, и я думал, что эта сумма и небольшой приработок уроками дадут мне
возможность продолжать изыскания. Учение, главным образом в Берлине, заняло
года два, а затем я стал работать самостоятельно. Самое трудное было -
соблюдать тайну. Видите ли, если бы я проболтался, моя вера в
осуществимость идеи могла бы подстрекнуть других, а я не считаю себя таким
гением- чтобы навернякя прийти к открытию первым, если начнется борьба за
первенство. Как вы сами понимаете, важно было, раз уж я действительно решил
сколотить состояние, чтобы люди не знали о том, что алмазы можно делать
искусственным путем и производить тоннами. Поэтому я был вынужден работать
совершенно один. Сперва у меня была маленькая лаборатория, но когда мои
ресурсы начали истощаться, мне пришлось продолжать опыты в жалкой
комнатушке без мебели в Кэнтиш-тауне. Я спал на соломенном матрасе прямо на
полу, посреди приборов. Деньги буквально испарялись. Я отказывал себе во
всем, чтобы покупать необходимое для моих исследований. Я старался
продержаться, давая уроки, но педагог я неважный, нет у меня ни
университетского диплома, ни достаточного образования, кроме химического.
Мне приходилось тратить уйму времени и труда, а получать за это пустяки. Но
я все приближался и приближался к цели. Три года назад я решил проблему
состава флюса и почти достиг нужного давления, поместив флюс и особую
углеродную смесь в ружейный ствол; я добавил туда воды, герметически закрыл
ствол и принялся нагревать.
Он помолчал.
- Довольно рискованно, - сказал я.
- Да. Ружье разорвалось и разбило все окна и значительную часть
аппаратуры. Зато я получил что-то вроде алмазного порошка. Пытаясь добиться
большого давления на расплавленную смесь, чтобы выкристаллизовать из нее
алмазы, я обнаружил, что некий Добре, работавший в Парижской лаборатории
пороха и селитры, взрывал динамит в плотно завинченном стальном цилиндре,
таком прочном, что он не мог лопнуть. Я узнал, что Добре мог дробить скалы,
превращая их в породы, подобные южноафриканским, в которых залегают алмазы.
Я заказал стальной цилиндр, сделанный по его чертежу, хотя это сильно
подкосило меня в смысле средств. Я забил в цилиндр весь материал и
взрывчатые вещества, развел огонь в горне и - вышел прогуляться.
Меня рассмешило, что он рассказывает это так деловито.
- А вы не подумали, что может взорваться весь дом? Были там другие
жильцы?
- Этого требовали интересы науки, - сказал он помолчав. - Этажом ниже
жила семья торговца фруктами, рядом со мной - сочинитель просительных
писем, а наверху - две цветочницы. Возможно, я поступил несколько
необдуманно, но не исключено, что не все жильцы были дома. Когда я
вернулся, цилиндр лежал на том же месте в куче раскаленных добела углей.
Взрывчатка не разорвала корпуса. Теперь передо мной встала новая проблема.
Видите ли, время - важный фактор при кристаллизации. Если сократить
процесс, кристаллы получатся мелкие. Только длительное выдерживание
увеличивает кристаллы. Я решил охлаждать цилиндр в течение двух лет,
постепенно снижая температуру. Деньги у меня к этому времени кончились. Мне
приходилось все время поддерживать огонь в горне и платить за комнату, надо
было также утолять голод, и у меня не осталось ни гроша.
Вряд ли я теперь припомню все, чем я промышлял, пока занимался
изготовлением алмазов. Я продавал газеты, держал под уздцы лошадей,
открывал дверцы экипажей. В течение многих недель я надписывал конверты.
Мне пришлось служить помощником у продавца с ручной тележкой, я должен был
сзывать народ по одну сторону улицы, в то время кал он выкликал товар по
другую. Один раз у меня целую неделю не было никакой работы, и я просил
милостыню. Что это была за неделя! Однажды, когда погас огонь в горне и я
весь день ничего не ел, какой-то парень, гулявший с девушкой, хотел пустить
ей пыль в глаза и дал мне шесть пенсов. Да благословит бог тщеславие! Какое
благоухание доносилось из лавок, где торговали жареной рыбой! Но я пошел и
на все деньги купил угля, снова раскалил горн, а потом... Да, от голода
человек глупеет. Наконец, три недели назад, я погасил огонь и вынул
цилиндр. Он был еще такой горячий, что жег мне руки, пока я его
развинчивал. Я выскреб крошащуюся лавообразную массу долотом и растолок ее
на железном листе. И нашел в ней три крупных алмаза и пять маленьких. Когда
я сидел на полу, стуча молотком, дверь отворилась и вошел мой сосед,
сочинитель просительных писем. Он был по обыкновению пьян.
"Ан-нархист", - сказал он.
"Вы пьяны", - отрезал я.
"Разрр-рушитель, мерр-завец!" - продолжал он.
"Подите к дьяволу", - отвечал я.
"Не бес-по-койтесь", - сказал он, икая и подмигивая мне с хитрым
видом.
Потом он прислонился к двери и, устремив глаза на косяк, начал болтать
о том, как он рылся в моей комнате, как ходил сегодня утром в полицию и там
записывали все, что он говорил, "как будто я джнт-мен", - сказал он.
Тут я вдруг понял, что влип. Или я должен выдать полиции мой секрет, и
тогда о нем узнают все и каждый, или же меня арестуют как анархиста. И вот
я взял соседа за шиворот, встряхнул его как следует, а потом убрался
подобру-поздорову со своими алмазами. Вечерние газеты назвали мою каморку
"кэнтиш-таунской фабрикой бомб". И теперь я никак не могу отделаться от
своих алмазов. Если я захожу к почтенным ювелирам, они просят меня
обождать, и я слышу, как они шепчутся с приказчиком и посылают его за
полисменом, и тогда я заявляю, что не могу ждать. Я нашел скупщика
краденого: он прямо вцепился в алмаз, который я ему дал, и предложил мне
потребовать его обратно через суд. Теперь я ношу алмазы на себе - несколько
сот тысяч фунтов - и не имею ни пищи, ни крова. Вы первый, кому я доверил
свою тайну: мне нравится ваше лицо, а меня, что называется, приперло к
стене.
Он посмотрел мне в глаза.
- Было бы сумасшествием, - сказал я, - купить алмаз при таких
обстоятельствах, да я и не ношу с собой сотен фунтов. И все же я готов
поверить вам. Если хотите, сделаем так: приходите завтра ко мне в
контору...
- Вы думаете, я вор, - с горечью сказал он. - Вы сообщите в полицию.
Нет, не пойду я в ловушку.
- Я почему-то убежден, что вы не вор. Вот моя карточка, и во всяком
случае возьмите еще вот это. Не будем назначать свидания. Приходите, когда
угодно.
Он взял карточку и то, что я дал ему в залог моей доброжелательности.
- Надеюсь, вы передумаете и придете, - сказал я.
Он с сомнением покачал головой.
- Когда-нибудь я отдам ваши полкроны и с процентами, с такими
процентами, что вы ахнете, - сказал он. - Ведь вы сохраните все в тайне? Не
ходите за мной.
Он перешел через улицу к ступенькам под аркой, ведущей на
Эссекс-стрит, и исчез в темноте. Больше я его никогда не видел.
Впоследствии я дважды получал от него письма с просьбой прислать
банкноты (но не чеки) по такому-то адресу. Взвесив все, я поступил так, как
счел наиболее благоразумным. Один раз он заходил, когда меня не было на
месте: по описанию посыльного мальчишки, это был очень худой, грязный,
оборванный человек, мучительно кашлявший. Он ничего не просил передать. И
это все, что я знаю о нем. Иногда мне очень хочется узнать, что стало с
ним? Был ли это просто маниак, мошенник, торговавший фальшивыми камнями,
или он действительно сделал эти алмазы, как утверждал? Последнее настолько
правдоподобно, что по временам я спрашиваю себя, не упустил ли я самую
блестящую возможность всей своей жизни? Быть может, он умер, и алмазы его
выбросили, как сор, - повторяю, один был величиной с ноготь. А может быть,
он все еще бродит по улицам, пытаясь сбыть свои сокровища? Может случиться
и так, что он еще предстанет когда-нибудь миру и, пересекая мой путь на
безоблачной высоте, доступной лишь богачам и патентованным знаменитостям,
безмолвно упрекнет меня за отсутствие предприимчивости. Иногда я думаю,
что, пожалуй, надо было рискнуть. Хотя бы пятью фунтами.
Сообщение от :
Мохнатые ****и! — известный мем Рунета. По блогам прокатилась ссылка на видеоролик на YouTube.com, на котором арабский музыкальный коллектив «Ферас» пел патриотическую песню «Родина моя» («Baladi», арабск. بلدي). Автор текста — Ибрагим Тукан. Автор музыки — ливанский композитор Вадих Эль-Сафи. На арабском языке произносится как «балади» или «белади», но на иорданском или ливанском диалекте, эта фраза звучит как «****и». В ролик были включены субтитры, которые интерпретировали арабскую речь как русскую, которые и видел зритель. Авторы субтитров — московские диджеи Dzhem и Escape, участники команды «Группа Хуй».
ну вот, совсем другое дело, это уже слух не режет
зы:да, даже тату, по мне лучше, чем ДрАлбаны и эта, как её? француженка вроде.... Ализе кажется. начинаем приобщаться к "высокому" http://www.youtube.com/watch?v=QqPpxC-nC2E
