Сашка Шаталов написал... давно еще)
НЕПРИЯТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ПАРИЖЕ
Эти джинсы тебе подарил я, а черные штаны
купили на французской барахолке, белые шорты "лакоста"
с вышитым на них крокодильчиком и зеленое полотенце
оставил какой-то мальчик в телефонной будке,
видимо, после бассейна звонил приятелям и разволновался;
в его целлофановом пакете лежали еще мыльница и зубная щетка.
Впрочем, это тогда мы решили, что после бассейна,
а сейчас думаю, что, возможно, и по иной причине.
Чем еще может заниматься в Париже мальчик лет тринадцати-четырнадцати,
если судить по размерам этих самых шорт,
предмету вожделения любого педофила,
да еще и носящий с собой зубную щетку.
Или, может быть, они были тогда чуть-чуть влажными,
и когда я их подносил к лицу, от них пахло теплой хлорированной водой
и утренним запахом шампуня, поэтому так решили.
Зря я их выбросил, думаю, поспешил, уже подобрали, конечно,
теперь другой мальчик будет в этих шортах по городу бегать,
соблазняя черными коленками простодушных людей,
садясь со старшими юношами летом в беседке,
где пахнет цветами, арбузом, сладким-вермутом и детской мочой.
Хотел избавиться от старых воспоминаний.
Туда же - старые бумаги и ненужные теперь учебники,
фотографии любительские, от которых только чувство брезгливости
по отношению к самому себе остается, описание старинных монет,
нежные записки и магнитофонные кассеты с чужими интервью.
Париж праздный и гуляющий, с туристами, слоняющимися по Марэ,
с мальчишками, нагишом на стрелке Ситэ загорающими,
задумчиво следящими за тем, как солнце над "Гюильри закатывается.
Стоя на мосту, я флегматично пускаю слюну в реку,
бездумно следя за тем, как ее медленно уносит темно-зеленая вода.
Мальчики еще долго не замечают, как превращаются в крокодилов,
на свою новую морщинистую кожу, ороговевший хвост,
деформированное тело и хищную пасть с непониманием взирая,
с какой-то непосредственностью полагая, что все это им еще кажется,
кокетничая и вращая глазами на берегу грязной Сены,
вывалившись надутыми животами на бетонные плиты,
царапая землю желтыми отросшими ногтями,
вывалив набок рыхлый язык и трупным зловонием наполняя город.
[Ответ]
Я начал жизнь в условиях других,
И добpых слов я не слыхал.
Всегда таился от друзей своих,
Я жил в мечтах, я лишь страдал.
Вы yвидав меня не пpячьте взгляд,
Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват.
Вы презираете меня... за что?
Да, я другой, другой на век.
Hе пpизнаете вы мое pодство,
А я ваш бpат, я - человек.
Меня тащить хотите к докторам,
Считая, что любовь подвластна вам.
Хотели близкие, что б я забыл
Свою любовь, и стал "как все".
О, если б мне хоть раз набраться сил,
За все ответ вы дали б мне.
Откройте двери, люди, я ваш брат,
И я ни в чем, ни в чем не виноват.
Вы знали ласки девушек своих,
А я не знал - и лишь во сне
В моих мечтаньях тайных "голубых"
Любимый мой являлся мне.
О, мальчик, если бы найти тебя,
Была б не так гоpька моя сyдьба.
Григорий Заритовский
Хочу прижаться к тебе среди ночи
____
Хочу прижаться к тебе среди ночи,
Услышать стон, уловить дыхание,
Исполнить все, что ты только захочешь,
Целовать твоих губ трепетание.
Отдаваться тебе без смущения,
Позабыть про все беды и горести,
Помнить только момент вдохновения,
Только капельки пота на поясе.
И упасть прямо в пропасть кромешную,
И взлететь выше неба бездонного,
Подарить тебе нежность безбрежную
И укрыть тебя теплого, сонного.
А потом просто слушать безветрие,
И еще, может быть, петь в полголоса.
И рукой теребить твои светлые,
Шелковистые, мягкие волосы.
Я - гей, изгой, отверженец миров,
я раб страстей, я пленник своей воли,
я тот, который жертвовать готов собой,
для тех, кто, как и я, в неволе…
В моих ночах лишь безутешный плач,
в моих слезах стихов печальных строфы.
Я сам себе и плаха и палач
я сам себе и Эльдорадо и Голгофа!
Но что мне люди с их жестоким злом,
с их ненавистью, завистью и грязью.
Я буду жить так, как хочу, ведь дело в том,
что я другой, я лучше и прекрасней!
Я – гей, изгой, но бог меня простит
за грех, за радость, за любовь и слезы,
за сердце, что не как у всех стучит,
за душу, где всегда весна и розы!
[Ответ]
у рембо есть любимое. эх...
Дурная кровь
От моих галльских предков я унаследовал светлые голубые глаза,
ограниченный мозг и отсутствие ловкости в драке. Моя одежда такая же
варварская, как и у них. Но я не мажу свои волосы маслом.
Галлы сдирали шкуры с животных, выжигали траву и делали это не искуснее
всех, живших в те времена.
От них у меня: идолопоклонство и любовь к святотатству - о, все пороки,
гнев, сладострастье, - великолепно оно, сладострастье! - и особенно лень и
лживость.
Любое ремесло внушает мне отвращенье. Крестьяне, хозяева и работники -
мерзость. Рука с пером не лучше руки на плуге. Какая рукастая эпоха! Никогда
не набью себе руку. А потом быть ручным - это может завести далеко. Меня
удручает благородство нищенства. Преступники мне отвратительны, словно
кастраты: самому мне присуща цельность, но это мне безразлично.
Однако кто создал мой язык настолько лукавым, что до сих пор он
ухитряется охранять мою лень? Даже не пользуясь телом, чтобы существовать и
более праздный, чем жаба, я жил везде и повсюду. Ни одного семейства в
Европе, которое я не знал бы. - Любую семью я понимаю так, как свою: всем
они обязаны декларации Прав Человека. - Мне известен каждый юнец из хорошей
семьи.
-----
Если бы я имел предшественников в какой-либо точке истории Франции!
Нет никого!
Мне совершенно ясно, что я всегда был низшею расой. Я не донимаю, что
значит восстание. Моя раса всегда поднималась лишь для того, чтобы грабить:
словно волки вокруг не ими убитого зверя.
Я вспоминаю историю Франции, этой старшей дочери Церкви. Вилланом я
отправился в святую землю; в памяти у меня - дороги на швабских равнинах,
византийский ландшафт, укрепленья Солима; культ Девы Марии, умиление перед
распятым пробуждаются в моем сознанье среди тысячи нечестивых феерических
празднеств. - Прокаженный, я сижу в крапиве, среди осколков горшков, около
изъеденной солнцем стены. Позднее, рейтаром, я разбивал биваки в сумраке
немецких ночей.
А! Вот еще: я пляшу со старухами и детьми, справляя шабаш на алой
поляне.
Мои воспоминания не простираются дальше этой земли и христианства. Вижу
себя без конца в минувших веках. Но всегда одинок, всегда без семьи. На
каком языке я тогда говорил? Никогда не вижу себя ни в собраньях Христа, ни
в собраньях сеньоров, представителей Христа на земле.
Кем я был в предыдущем веке? Нахожу себя снова только в сегодняшнем
дне. Нет больше бродяг, нет больше тлеющих воин. Все захлестнула низшая
раса: народ и, как говорится, рассудок; нацию и науку.
О наука! Все захвачено ею. Для тела и для души - медицина и философия,
- снадобья добрых женщин и народные песни в обработанном виде. И увеселенья
властителей, и забавы, которые они запрещали! География, космография,
механика, химия!
Наука, новая аристократия! Прогресс. Мир шагает вперед! Почему бы ему
не вращаться?
Это - видение чисел. Мы приобщаемся к Духу. Сбудется то, что я говорю
как оракул. Я понимаю, но так как не могу объясниться без помощи языческих
слов, то предпочитаю умолкнуть.
-----
Возвращенье языческой крови. Дух близок; почему же Христос не приходит
ко мне на помощь, даровав душе моей свободу и благородство? Увы! Евангелье
кончилось! Евангелье, о Евангелье!
Предвкушая лакомство, я дожидаюсь бога. От начала времен я - низшая
раса.
Вот я на армориканском взморье. Пусть вечером города зажигают огни. Мой
день завершен; я покидаю Европу. Морской воздух опалит мои легкие; гибельный
климат покроет меня загаром. Плавать, топтать траву, охотиться и курить (это
прежде всего), пить напитки, крепкие, словно кипящий металл, как это делали
вокруг костров дорогие предки.
Я вернусь с железными мускулами, с темною кожей и яростными глазами:
глядя на эту маску, меня сочтут за представителя сильной расы. У меня будет
золото: я стану праздным и грубым. Женщины заботятся о свирепых калеках,
возвратившихся из тропических стран. Я буду замешан в политические аферы.
Буду спасен.
Теперь я проклят, родина внушает мне отвращенье. Лучше всего пьяный
сон, на прибрежном песке.
-----
Ты никуда не отправишься. - Опять броди по здешним дорогам,
обремененный своим пороком, пустившим корни страдания рядом с тобой, в том
возрасте, когда просыпается разум, - он поднимается в небо, бьет меня,
опрокидывает, тащит меня за собой.
Последняя чистота и последняя робость. Решено. Не нести в этот мир мое
предательство и мое отвращенье.
В путь! Движенье, тяжелая ноша, пустыня, гнев и тоска.
Кому служить? Какому зверю молиться? На какие иконы здесь ополчились?
Чьи сердца разбивать я буду? Какую ложь поддерживать должен? По чьей крови
мне придется ступать?
Подальше от правосудия. - Жизнь сурова, одичание просто. Крышку гроба
поднять иссохшей рукой, сидеть, задыхаться. Ни старости, ни опасностей: ужас
- это не по-французски.
- О! Я так одинок, что готов любому священному образу предложить свой
порыв к совершенству.
О, моя отрешенность, мое чудесное милосердие - на этом свете, однако.
De profundis Domine, как же я глуп!
-----
Еще ребенком я восхищался несговорчивым каторжником, которого всегда
ожидали оковы; меня тянуло к постоялым дворам и трактирам, где он побывал:
для меня они стали священны. Его глазами я смотрел на небо и на расцветающую
в полях работу; в городах я искал следы его рока. У него было больше силы,
чем у святого, и больше здравого смысла, чем у странствующих по белому
свету, - и он, он один, был свидетелем славы своей и ума.
На дорогах, в зимние ночи, без жилья, без хлеба и теплой одежды, я
слышал голос, проникавший в мое замерзшее сердце: "Сила или слабость? Для
тебя - это сила! Ты не знаешь, куда ты идешь, ни почему ты идешь. Повсюду
броди, всему отвечай. Тебя не убьют, потому что труп убить невозможно".
Утром у меня был такой отрешенный взгляд и такое, мертвенное лицо, что те,
кого я встречал, _возможно, меня не могли увидеть_.
Грязь в городах неожиданно начинала казаться мне красной и черной,
словно зеркало, когда в соседней комнате качается лампа; словно сокровище в
темном лесу. "В добрый час!" - кричал я и видел море огней и дыма на небе; а
справа и слева все богатства пылали, как миллиарды громыхающих гроз.
Но оргия и женская дружба были для меня под запретом. Ни одного
попутчика даже. Я вдруг увидел себя перед охваченной гневом толпой, увидел
себя перед взводом солдат, что должен меня расстрелять, и я плакал от горя,
которое понять они не могли, и я прощал им - как Жанна д'Арк. "Священники,
учителя, властелины, вы ошибаетесь, предавая меня правосудию. Никогда я не
был связан с этим народом; никогда я не был христианином; я из тех, кто поет
перед казнью; я не понимаю законов; не имею морали, потому что я зверь, и
значит, вы совершили ошибку.
Да! Мои глаза закрыты для вашего света. Я - зверь, я - негр. Но я могу
быть спасен. А вы - поддельные негры, вы - маньяки, садисты, скупцы.
Торговец, ты - негр; чиновник, ты - негр; военачальник, ты - негр;
император, старая злая чесотка, ты - негр, ты выпил ликер, изготовленный на
фабрике Саганы. - Этот народ вдохновляется лихорадкой и раком. Калеки и
старики настолько чтимы, что их остается только сварить. Самое лучшее - это
покинуть скорой континент, где бродит безумие, добывая заложников для этих
злодеев. Я вступаю в подлинное царство потомков Хама.
Знаю ли я природу? Знаю ли самого себя? - Исчезли слова. Мертвецов я
хороню у себя в желудке. Крик, барабаны - и в пляс, в пляс, в пляс! Мне
неизвестно, когда, после прихода белых, я рухну в небытие.
Голод, жажда, крики - ив пляс, в пляс, в пляс!
-----
Белые высаживаются на берег. Пушечный выстрел! Надо покориться обряду
крещенья, одеваться, работать.
Моему сердцу нанесен смертельный удар. О, этого я не предвидел!
Я никогда не творил зла. Дни мои будут легки, раскаянье меня не
коснется. Я никогда не узнаю страданий души, почти неживой для добра, души,
в которой поднимается свет, суровый, как похоронные свечи. Участь сынков из
хорошей семьи - преждевременный гроб, сверкающий блестками и слезами.
Несомненно, развратничать - глупо, предаваться пороку - глупо; гниль надо
отбросить подальше. Но часам на башне никогда не удастся отбивать только
время чистых страданий. Словно ребенок, буду ли я вознесен на небо, чтобы
играть там в раю, где забыты невзгоды?
Скорее! Есть ли другие жизни? - Среди богатства сон не возможен. Потому
что всегда богатство было публично. Одна лишь божественная любовь дарует
ключи от познанья. Я вижу, что природа добра. Прощайте химеры, идеалы,
ошибки.
Благоразумное пение ангелов поднимается от корабля спасения: это
божественная любовь. - Две любви! Я могу умереть от земной любви, умереть от
преданности. Я покинул сердца, чья боль возрастет из-за моего ухода! Вы
избрали меня среди потерпевших кораблекрушение; но те, кто остался, разве
они не мои друзья?
Спасите их!
Во мне рождается разум. Мир добр. Я благословлю жизнь. Буду любить
своих братьев. Это не просто детские обещания или надежда ускользнуть от
старости и смерти. Бог - моя сила, и я возношу хвалу богу.
-----
Тоска не будет больше моей любовью. Ярость, распутство, безумие, я знаю
все их порывы и знаю их поражения, - это бремя сбросил я с плеч. Оценим
спокойно, как далеко простирается моя невинность.
Больше я не способен просить моральной поддержки у палочного удара. Не
считаю, что с тестем своим, Иисусом Христом, отплываю на свадебный пир.
Я не узник своего рассудка. Я сказал: бог. Даже в спасенье нужна мне
свобода: но как добиться ее? Фривольные вкусы меня покинули. Нет больше
нужды ни в божественной любви, ни в преданности. Я не жалею о веке
чувствительных душ. Все имеет свой смысл: и презрение и милосердие, поэтому
я оставляю за собою место на вершине ангельской лестницы здравого смысла.
Что же касается прочного счастья, домашнего или нет... нет, не могу.
Слишком я легкомыслен и слаб. Жизнь расцветает в труде - это старая истина;
однако жизнь, принадлежащая мне, не очень весома, она взлетает и кружит
вдалеке от активного действия, столь дорогого современному миру.
Я превращаюсь в старую деву: нет у меня смелости полюбить смерть!
Если бы небесный, воздушный покой и молитву даровал мне господь - как
древним святым! - Святые! Сильные! Анахореты! Артисты, каких уж больше не
встретишь!
Бесконечный фарс! Меня заставляет плакать моя невинность. Жизнь - это
фарс, который играют все.
-----
Довольно! Вот наказанье. - _Вперед!_
Ах, как пылают легкие, как грохочет в висках! На солнце - ночь у меня в
глазах! Сердце... Онемевшие члены...
Куда все спешат? В сраженье? Я слаб. Меня обгоняют. Орудья труда,
оружье... о время!
Огонь! Огонь на меня! Или я сдамся. - Трусы! - Погибаю! Бросаюсь под
копыта коней! Все!
- И к этому я привыкну.
Это будет французской жизнью, это будет дорогою чести.
[Ответ]
