Изображения
Сообщение от SERG16:
Период истории 124-го пехотного Воронежского полка с 1906 по 1915 год связан с именем его командира Евгения Васильевича Энвальда.
Сообщение от SERG16:
Фотография Е.В.Энвальда:
Вложение 1473379
(источник)
Сообщение от :
Командир полка в царское время
В письме воронежского военно-исторического клуба «124-й пехотный Воронежский полк», за подписью его руководителя А. Г. Малова, меня просят: «Дать какие-либо сведения по истории полка, его офицеров и, безусловно, генерал-майора Энвальда... Имя полковника Энвальда встречается в период между 1904-1915 годами лишь один раз – в декабре 1914 года, когда воронежцы наголову разбили австрийскую дивизию».
Генерал-майор Евгений Васильевич Энвальд был отчимом моей матери.
Моя бабушка, урожденная Варвара Осипова, была замужем первым браком за полковником Леонардом Матвеевичем Верженским. Верженские являются потомками русско-литовского воеводы из Литовско-Русского Государства, Михаила Верженского, во времена царя Ивана Грозного перешедшего в Россию, когда в Литве форсировались процессы полонизации, после включения Литовско-Русского Великого Княжества в Польское Государство Люблинской Унией в 1569 году. От этого брака у моей бабушки было три сына и две дочери. Старший сын, полковник Георгий Леонардович Верженский, ветеран Японской и Первой Мировой войн, умер и похоронен в Аргентине в 1983 году. Младшая дочь – моя мать, умерла и похоронена в Аргентине в 1984 году. От второго брака, с Е. В. Энвальдом, у моей бабушки было три сына и три дочери. Как и полагалось в русских служилых дворянских семьях, все сыновья учились в Кадетских корпусах, а затем в Юнкерских училищах, а все девочки в Институтах благородных девиц.
Генерал Евгений Васильевич Энвальд был чисто русским православным человеком, хотя и унаследовал шведскую фамилию, от одного из тех шведских офицеров, которые после Полтавы поступили на русскую службу, по приглашению царя Петра Великого. Он командовал Воронежским полком в течение почти 11-и лет. Полк стоял в Харькове, в составе корпуса из двух дивизий, по четыре полка каждая.
Моя мать мне очень часто и много рассказывала о тогдашней счастливой жизни подданных русского царя, независимо от вероисповедания, народности, сословия и положения. Особенно обстоятельно она мне рассказывала, притом многократно, о реальной жизни русских царских офицеров, и особенно об офицерах Воронежского полка.
Командир полка получал хорошее жалование, кажется, около 500 рублей. Это было очень много, если учитывать, что почтальон получал около 20 рублей в месяц. Это были золотые рубли, с покрытием в 110 процентов золотом, и без никакой инфляции в течение десятилетий. Офицеры получали гораздо меньше. Но командир полка получал много, потому что по традиции он был как бы отцом всех холостых офицеров. На Рождество и на Пасху командир полка должен был приглашать к себе на обед всех холостых офицеров, а также и на их День Ангела. Они были частью его семьи. Для этого он должен был нанять (за свой счет) большую квартиру, со столовой на 25 человек как минимум. Подавляющее большинство наших дворян к этому времени не обладало никакими имениями, ни капиталами, ни домами, но государство обеспечивало каждому офицеру, и особенно командирам полков, возможность исполнять свои функции.
Командир полка имел денщика, повара, кучера и шофера, набиравшихся из солдат, выражавших для этого добровольно свое желание, по истечении первого года службы. Желающих было много, и тогда из них выбирали лучших. Военный персонал, служивший в доме командира полка, становился в какой-то мере членом его семьи. После демобилизации, в случае свадьбы, они просили благословения от командира полка как от второго отца, а сам командир обязан был при этом сделать им свадебный подарок, чаще всего хороший костюм. Для этого он и получал соответствующее жалование.
Особенное положение занимал личный денщик командира полка. Он был единственным, кто имел право обращаться к своему командиру на «Ты», называя его не по имени и отчеству, и не по чину, а просто «барин». (От «боярин», «скорее всего... воин, тот кто бьется». Г. П. Цыганенко, Этимологический словарь русского языка). При уходе полка на фронт, жена командира полка, благословляя денщика, поручала ему заботу о своем муже. Его функцией было заботиться о своем «барине», быть его «нянькой» и ограждать его от чрезмерных опасностей.
В Русской Императорской армии не было и в помине никакой «дедовщины». Это было чуждо духу русской армии. По традиции, офицеры обращались к солдатам со словом «братцы». Офицеры давали приказы унтер-офицерам, каковые и были непосредственными командирами солдат. Военный персонал на службе командира полка пользовался уважением со стороны семьи командира. Детям офицеров, особенно детям командира полка, было строго запрещено обращаться «на ты» к солдатам, даже если у них и заводилась с ними дружба. С посторонней прислугой, скажем, с няньками, можно было переходить «на ты», если они это разрешали. А к солдатам обращаться «на ты» нельзя было ни в коем случае, даже если они сами этого просили. (Няньки тоже исполняли свою государственную функцию. Государство нуждалось в многочисленном хорошем офицерстве, воспитанном с детства в служении России, в военных семьях. Однако, при семьях в одиннадцать человек, как в семье моей бабушки, мать не могла сама со всеми ними справляться. Няньки, русские крестьянки, являлись первыми воспитательницами будущих русских дворян,
воспитательницами в сугубо русском, крестьянском, т. е. христианском духе. Лишь потом начиналось обучение иностранным языкам и культурам. Это хорошо видно на примере няньки А. С. Пушкина).
Распорядок дня в семье полкового командира обуславливался военным расписанием. Рано утром детям давали «первый завтрак», то есть кружку парного молока с куском ржаного хлеба. Затем, приблизительно через два-три часа, был второй завтрак, с чаем, кофе с молоком, ветчиной, сыром, вареньем и т. д. Обед же был в пять часов дня.
В полку солдаты обедали в полдень. Командир полка обедал вместе с солдатами. Когда солдаты входили в столовую, они пели молитву «Отче всех...». Затем они садились за столы по десять человек (отделение), во главе с одиннадцатым старшим. Когда уже стали подавать еду, входил командир полка и садился каждый день за другой стол, чтобы проверить солдатскую пищу, особенно чтобы не было ничего подгорелого. Мать мне рассказывала, что в Армии говорили о том, что в 19-ом веке какой-то царь как-то отведал солдатской пищи, которая оказалась чуть подгорелой. Тогда царь сильно рассердился и приказал, чтобы впредь пища солдат никогда не была подгорелой. Поэтому, уже в 19-ом веке в русской армии были усовершенствованы специальные медные котлы, с двойным дном, с глицерином, чтобы еда не подгорала. На обед давали хлеб, борщ (или щи) и кашу, в неограниченном количестве. В борще (или в щах) варилось мясо, его вынимали перед подачей и резали на куски, и клали на весы на глазах у солдата, по полфунта на человека. На ужин давали то же самое, но без мяса.
Отведав солдатской пищи, командир полка уже не мог идти в полдень обедать домой. Он обедал снова, вместе с семьей, лишь вернувшись после службы, которая кончалась в пять часов вечера. Поэтому, вместо ужина, в большинстве случаев, потом, в 8-9 часов вечера пили чай с бутербродами. Дети же предпочитали солдатскую пищу, они говорили, что она «вкуснее». В виде награды, иногда разрешалось денщикам приносить солдатский борщ детям.
В полностью укомплектованных полках первой категории было до 60 офицеров. Моя мать рассказывала, что почти треть офицеров были поляки, из польской шляхты дворян, которые считали, что единственной благородной работой является военная служба. В большинстве случаев, они были католики, но давали присягу русскому царю, а посему и служили ему верно. Однако, очень многие из них затем обрусевали, зачастую женились на русских. Другая треть были кавказцы, главным образом осетины, грузины и армяне. И лишь немного более трети были русские (великороссы, украинцы и белорусы). Все они жили дружно, общей семьей. Русская Императорская армия по своему происхождению и по своему духу была русской, её
доктрина была суворовской, но её личный состав был всеимперский, ибо она защищала все народы Всероссийской Империи. Причем, некоторые из этих народов сами добровольно вошли в состав Империи, дабы получить надежную защиту от своих враждебных соседей. В Русской Императорской армии не допускалось никакого хамства, а тем паче нарушения строгих правил чести. Никто из членов офицерских семей не имел права ни заниматься «бизнесом», ни выступать на сцене.
Летом все восемь полков, стоявших в Харькове, направлялись в лагерь в Чугуеве. Полки стояли отдельно, по четыре полка с каждой стороны большой внутренней лагерной дороги. В лагере был большой амфитеатр, в котором еженедельно офицеры-любители ставили спектакли или концерты, для всех солдат и офицеров. Отчим моей матери (которого я в дальнейшем буду называть моим «дедом», ибо так меня научила говорить моя мать) в этом деле играл большую роль, потому что он был большой весельчак, хорошо пел, играл на гитаре и любил играть на сцене. В этом военном амфитеатре впервые танцевала в классическом балете моя тетя, Милица Евгеньевна Полякова, урожденная Энвальд, мать Марины Влади. Она училась в Смольном институте и училась балету, но могла выступать лишь бесплатно перед солдатами и офицерами, а не за деньги перед публикой (последнее считалось не достойным дочери русского кадрового офицера).
В лагере все жили в палатках, лишь для командиров полков были построены дома. Дети командиров полков и многих офицеров тоже проводили всё лето в лагере. Совместно с обучением солдат и офицеров, были военные состязания, чтобы установить три категории полков. Воронежский полк был в первой (лучшей) группе, состоящей из двух полков. Привилегия лучших полков была простая: они должны были первыми, в полном боевом порядке, чуть ли не через несколько часов после мобилизации, выступить на фронт. Это
считалось великой честью.
Моя мать, вместе со всей семьей, провожала на железнодорожном вокзале Харькова Воронежский полк, когда он уходил на фронт в 1914 году, в первый же день после мобилизации. До этого, моя бабушка строго объясняла своим дочерям, что ни жены, ни дочери русских офицеров-дворян никогда публично не плачут, провожая своих отцов, братьев и мужей на фронт. (Это можно делать лишь ночью, в подушку, - говорила моя бабушка). Это великая для них честь, что они идут бороться за Россию и служить русскому царю. Толь-
ко лишь служба во славу России и русского царя (а ранее князя) дает офицеру право на честь, как об этом говорится уже в «Слове о полку Игореве». (За это право на честь, русские служилые дворяне платили налог своей стране кровью своих детей, говорила мне моя мать.) Тогда моя мать и видела, как ее мать благословила иконой своего мужа, а затем и его денщика, наказав ему беречь своего барина. В тот же день четыре старших сына моей бабушки тоже ушли на фронт. Один из них не вернулся, а все остальные были не раз ранены. Лишь двое самых маленьких продолжали учиться в кадетских корпусах, но рвались на фронт, чтобы не отставать за своим отцом и своими братьями.
Воронежский полк, его командир (и денщик командира) выполнили свой долг. Свидетельством тому служит Георгиевский Крест, который мой дед получил от Государя, за взятие в плен Воронежским полком целой австрийской дивизии, 6 декабря 1914 года (по старому стилю), в день Св. Николая Угодника, то есть в День Ангела Государя. По словам моей мамы, дед говорил, что эта победа была «подарком Воронежского полка Государю». Моего деда до этого уже два раза представляли к награждению Георгиевским Крестом, и эти представления тогда находились в Думе Георгиевских кавалеров. Но после этой победы Государь лично наградил Георгиевским Крестом деда, и послал ему Крест на фронт со Своим адъютантом. Этот Крест моя мама получила в завещание от своего отчима, а затем завещала мне. Я его до сих пор бережно храню. После этого моему деду приказали принять командование дивизией, в чине генерала. До этого он всегда отказывался от переводов, потому что очень любил свой Воронежский полк.
После февральского путча, Керенский как-то решил подъехать к фронту, но не слишком близко. (Государь Император Николай Второй посетил землянку моего деда на самом фронте. У меня есть фотография, копию которой я послал «Воронежскому полку», как Государь выходит из землянки, а за ним следует мой дед). Дивизия моего деда, выстроенная под ружьем перед вокзалом, ждала Керенского с восьми часов утра (так было приказано) и до полдня. Уже был в силе революционный «приказ номер один», что солдаты «демократически» сами собой командуют, но солдаты, усталые и без еды, хорошо понимали, кто является хамом. Когда этот хам наконец подъехал в царском поезде, мой дед сказал ему: «Государь всегда прибывал точно, до минуты, а вы заставили ждать солдат столько часов. Я с любовью служил царю. Служить же вам я не буду». И тут же подал в отставку.
После ужасной, спровоцированной нашими врагами, братоубийственной гражданской войны, дед с семьей оказался в Югославии, в городе Суботица, на границе с Венгрией. Ему удалось устроиться дворником при местной сербской церкви. Он подметал двор, улицу, звонил на колокольне. В день Св. Николая Угодника, 19 декабря 1925 года (по новому стилю), ровно через одиннадцать лет после взятия Воронежским полком в плен австрийской дивизии, в Суботице выпало много снега. Деду пришлось расчищать от снега улицу и двор. Затем он поднялся на колокольню, где и заснул навсегда, во время литургии, когда как раз нужно было звонить. Потом моя мама узнала, что он умер точно в ту минуту, когда один его полковой офицер оторвал себе на память малюсенький кусочек от обрамления боевого Знамени Воронежского полка, которое стояло в русской церкви в Белграде. (Это знамя затем было вывезено Красной армией в 1944 году). Деда хоронили с военными почестями Сербской армии. Мама рассказывала, что какие-то немецкие газеты тогда издевательски писали, что, мол, славяне, в отличие от немцев, не уважают своих героев. Русский генерал, писали они, одержавший первую русскую победу в Первую Мировую войну, был вынужден своими соотечественниками покинуть свою страну, а сербы не смогли найти для него лучшей работы, чем подметать улицу. Однако моя мать говорила, что моего деда сильно удручало изгнание из России, но отнюдь не удручала работа дворником, ибо, как он говорил, русские офицеры могут делать любую работу.
Он был похоронен на сербском православном кладбище в Суботице, в цинковом гробу. Он завещал, чтобы его останки перевезли в Россию, «после падения коммунизма». Может быть, когда-нибудь восстановленный Воронежский полк это сможет сделать.
Мой покойный дядя, капитан Югославянской Королевской Армии, Леонид Евгеньевич Энвальд (второй сын генерала Энвальда), отсидевший всю войну в немецком плену в восточной части Германии, после войны был репатриирован советскими оккупационными властями в титовскую Югославию. Уже на гражданской работе, он посетил кладбище в Суботице, но могилы своего отца, кажется, не смог найти. Дело в том, что в 1944-1945 годах Красная армия уничтожала бульдозерами и танками кресты и памятники русских офицеров на многих сербских кладбищах.
Сообщение от Kornilovec:
Мундир ефрейтора 124 пехотного Воронежского полка. Реконструкция.